Приглянулась мне статья — Памятка диссиденту, или Лекция № 52. Вот и решил ее привести.
Есть школы, где взрослых (иногда – выпускников) приглашают прочитать 1 сентября лекцию старшеклассникам. Если бы меня пригласили, я бы прочитал лекцию про русское инакомыслие.
Из «старых» диссидентов в русской истории школьник обычно знает князя Курбского, Петра Чаадаева и, разумеется, Александра Радищева, занудного и честного таможенника, опубликовавшего заметки о путешествии из Петербурга в Москву (ему, напомню, вкатили «десяточку» за умствования на тему русского рабства).
Но есть три примечательных русских диссидента, о которых в школьном курсе нет ни слова. Может, потому, что жили они в смутном XVII веке, когда деспотия, рухнув, привела к цепочке страннейших правлений: там и скудоумный Федор, и Лжедмитрий, и первые пять Романовых, садившихся на трон детьми, в возрасте от 10 до 16 лет. Тогда русское колесо, увязшее было в самодержавной колее, проложенной двумя Иванами, начало с чавканьем ее прокладывать дальше, несмотря на кровь и грязь.
В то время жил в Москве князь Иван Хворостинин. Он еще при Лжедмитрии дружил с поляками, учил латынь, начинал читать иноземные книги и, переходя на чужой язык, приходил в отчаяние при виде того, что делалось дома. Впал в католицизм, вел публичные споры, а поскольку был блестяще образован и церковную литературу с историей знал назубок, то своих полуграмотных оппонентов делал, как детей. При этом характер у князя Ивана был – не приведи боже. Высокомерный, презрительный к окружению, «в разуме себе в версту не поставил никого», он вел себя по-хамски: ладно сам православного «обычая не хранил», так еще дворовым запрещал ходить в церковь, а в 1622 году пил всю страстную «без просыпу» и не ездил ни к утрене, ни в Кремль. (Думаю, какие-то такие Иваны, не помнящие с тем Иваном родства, должны у нас по причине нового оцерквления вскоре появиться.)
Сочетание вольнодумства и свинства воспринималось царем как свинство вольнодумства, над князем сгущались тучи, он начал распродавать двор и вотчины, думая бежать в Европу – однако ж не успел (как все знакомо!). Обыск, арест, ссылка в Кириллов монастырь. Изъяты стихи и проза, в коих князь называл царя «деспотом русским», а также, цитируя одного историка, «выражал скуку и тоску по чужбине, презрение к доморощенным порядкам, писал многие укоризны про всяких людей Московского государства, жаловался, будто в Москве… все люд глупый… сеют землю рожью, а живут все ложью».
Как писал историк Василий Ключевский, «это был русский вольнодумец на католической подкладке, проникшийся антипатией к византийско-церковной черствой обрядности и ко всей русской жизни, ею пропитанной, — отдаленный духовный предок Чаадаева». За то я неврастеника и алкоголика Хворостинина и люблю. Несмотря на то, что, выйдя из монастыря, он покаялся и вскоре помер.
Следующий по хронологии за Хворостининым диссидент – подьячий Посольского приказа Григорий Котошихин, который однажды отказался выполнять распоряжения князя Долгорукого (тот требовал от него доносов), и в 1664 году бежал сначала в Польшу, а потом в Германию и Швецию, осуществив замысел Хворостинина. На родине, понятно, ему этого не простили, обвинили в воровстве, потребовали выдать… В общем, очень похоже на историю с успевшими свинтить в Лондон менеджерами «ЮКОСа», какими-нибудь Гололобовым или Бургановым (и если бы у царя Алексея Тишайшего был телеканал, представляю, какой фильм про Котошихина там бы смастерили!).
Интересно, что, столкнувшись с Западом, Котошихин, человек образованный (его знания высоко ценил шведский канцлер Магнус де ла Гарди), все равно испытал культурный шок. Впечатленный Европой, Котошихин начал писать заметки о русской жизни, в которых и сейчас многое вызывает нервный смех. Например, то, что русские люди живут в «спесивстве и бесстыдстве». Или что «царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе». Котошихина было бы полезно почитать борцу за традиционные семейные ценности Елене Мизулиной. Прибегая к пересказу уже цитировавшегося историка, семейная жизнь в Московии во второй половине XVII века такова: «произвол родителей над детьми, цинизм брачного сватовства и сговора, непристойность свадебного обряда… битье и насильственное пострижение нелюбимых жен, отравы жен мужьями и мужей женами».
Записки Котошихина были переведены на шведский, Густав III, вроде бы, предлагал их Екатерине II, — однако на родине почти два века они были не известны. Сгубила же Котошихина не русская политика, а шведская бытовуха: он убил в драке человека, за что сам был казнен.
Ну, а третий диссидент XVII века наиболее ценим мной, хотя он не русский даже, а хорват по имени Юрий Крижанич — католический патер, родившийся в Турции, учившийся в Загребе, Вене, Болонье и Риме, но мечтавший о создании единого славянского государства. Истовый панславист, сбежавший из Рима в 1659 году в Москву, скрывший католичество и писавший в упоении, что он «пришел к царю моего племени, пришел к своему народу, в свое отечество», а проблемы отечества видевший в основном в «чужебесии», то есть в пристрастии ко всему иноземному. Славянское отечество, однако ж, стукнуло Крижанича по голове оглоблей, что я хорошо понимаю. Дело в том, что детство я провел в Алжире, где был каким-то неимоверным пионером, влюбленным в Советский Союз; подобно Крижаничу, я почти сбежал из Алжира в СССР, уговорив родителей оставить меня в городе Иваново с бабушкой и дедушкой, — и тут мышеловка захлопнулось. В считанные месяцы, столкнувшись с советской тюремной реальностью, строившейся на запретах, лжи и общем нелюбье, я стал в 12 лет убежденным диссидентом…
…Так вот, Крижанича сослали в Тобольск, там он торчал 15 лет и писал славянскую грамматику, а также «Политичные думы». И хотя вначале тобольский хорват по привычке перечислял «срамоты и обиды», терпимые славянами от иноземцев, но вскоре, сравнивая государство московское с Западом, вывел про русских убийственные строки. Даю их в пересказе с крижаничева славянского суржика: «Здесь умы у народа тупы и косны, нет уменья ни в торговле, ни в земледелии, ни в домашнем хозяйстве; здесь люди… ленивы, непромышленны… Истории, старины мы не знаем». Крижанич писал про русское «пьянство, отсутствие бодрости, благородной гордости, чувства личного и народного достоинства», про «людодерство» власти, ставил в пример европейские технические достижения, призывал учиться у Европы. По сути, Крижанич делал набросок будущих реформ Петра, попутно проводя сравнительный анализ Руси и Европы. «Общий подсчет наблюдений, — пишет все тот же Ключевский, — вышел у Крижанича далеко не в пользу своих: он признал решительное превосходство ума, знаний, нравов, благоустройства, всего быта инородников».
В 1777-м, при царе Федоре, Крижанич покинул так разочаровавшую его вторую родину и вернулся в Европу. Ему тогда было около 60-ти, что обнадеживает: получается, временной запасец еще есть. А погиб он в битве с турками вод Веной.
Вот, собственно, и весь рассказ о трех диссидентах начала династии Романовых. Для чего я бы пошел бы с ним в школу? Не только для очевидного вывода, что инакомыслящие были в России всегда, причем они всегда Россией отвергались, хотя никогда не бывали забыты – просто вспоминали их спустя годы. Есть несколько выводов менее очевидных, хотя и более практичных.
1. Если уж критикуешь русскую жизнь, то пиши – тогда есть шанс, что лет через сто про твои идеи помянут.
2. Став диссидентом, будь готов к перемене места жительства, и, если монастырь и Тобольск не устраивают, узнай побольше об эмигрантской жизни в Варшаве, Вене или Стокгольме.
3. Отнесись серьезно к словам о русской необразованности – и выучи иностранный язык, а еще лучше два-три. В Варшаве, Вене или Стокгольме они пригодятся, да и в Тобольске расширят круг чтения.
4. Капля камень точит. Хотя диссиденты (включая предпоследних, советских, чей генезис дан Улицкой в «Зеленом шатре», и последних, путинского призыва) никогда не брали власть мирным путем, это не значит, что движение страны по самодержавному кругу вечно. Что однажды началось – однажды и кончится.
Осталось добавить, поминавшийся мною Василий Ключевский, славен тем, что основал в России направление, после него умерщвленное и до сих пор не вполне восстановившееся – социальную историю. То есть у нас оно представлено одним Ключевским, а, например, в Великобритании – целой школой: Эриком Хобсбаумом, Кристофером Хиллом, Родни Хилтоном, Эдвардом Томпсоном.
И материал для своего рассказа я во многом почерпнул из 52-й лекции ключевского «Курса русской истории», в которой таковых лекций, как известно, 86. Но, увы, знаменитого ординарного профессора Московского университета уже век как в школу на День знаний не пригласить, приходится отдуваться за него.
И, упреждая возможные упреки в «простом пересказе»: а как бы вы узнали о 52-й лекции, если бы о ней не прочел лекцию я?
